«Песнь судьбы»

– Да, он воин

И поэт.

Н. Гумилев. Сон

Почему поэт стал воином?

Глеб Струве писал о годах, предшествовавших первой мировой войне: «Гумилёв жил интенсивной жизнью: «Аполлон», Цех Поэтов, «Гиперборей», литературные встречи на башне у Вячеслава Иванова, ночные собрания в «Бродячей Собаке», поездка в Италию в 1912 году, плодом которой явился ряд стихотворений, первоначально напечатанных в «Русской Мысли» П. Б. Струве и в других журналах, а потом вошедших большей частью в книгу «Колчан»; и новое путешествие в 1913 году в Африку, на этот раз оформленное как научная экспедиция, с поручением от Академии Наук. Об этом путешествии Гумилёв писал в напечатанных впервые в «Аполлоне» «Пятистопных ямбах»:

Но проходили месяцы, обратно
Я плыл и увозил клыки слонов,
Картины абиссинских мастеров,
Меха пантер — мне нравились их пятна —
И то, что прежде было непонятно,
Презренье к миру и усталость снов[1].

Еще в 1907 году Гумилев получил освобождение от воинской повинности по болезни глаз (астигматизма), и вдруг неожиданное для его окружения решение. В 1912 году вышел его сборник стихов «Чужое небо», где он в «Сонете» написал:

Мне скучно все, и люди, и рассказы,

Мне снятся королевские алмазы

И весь в крови широкий ятаган.

Поэт много думает о своем жизнестроительстве, о своей воле и судьбе, о своем слове в собственной судьбе. И хотя «создав, навсегда уступил меня року создатель», – думает Гумилев, у него остается своя воля:

И если я волей себе покоряю людей,

И если слетает ко мне по ночам вдохновенье,

И если я ведаю тайны – поэт, чародей,

Властитель Вселенной – тем будет страшнее паденье, –

предрекает сам себе поэт. Но с упорством пробивает себе дорогу на фронт.

Он добился принятия в армию добровольцем, как говорили в те времена, «охотником». Охота идти на фронт была столь сильна, что ему удалось добиться нового переосвидетельствования, и вот 30 июля 1914 года получено медицинское свидетельство за № 91: «Сим удостоверяю, что сын статского советника Николай Степанович Гумилев, 28 лет от роду, по исследовании его здоровья оказался не имеющим физических недостатков, препятствующих ему поступить на действительную военную службу, за исключением близорукости правого глаза и некоторого косоглазия, причем, по словам господина Гумилева, он прекрасный стрелок». Свидетельство подписано Статским советником, доктором медицины Воскресенским.[2] Разрешение стрелять с левого плеча, целясь левым глазом, получено.

И вновь размышления о судьбе и предначертании:

Наше бремя – тяжелое бремя:

Труд зловещий дала нам судьба,

Чтоб прославить на краткое время,

Нет, не нас, только наши гроба.

Поэт отказывается «высыхать в глубине кабинета перед пыльными грудами книг», он ищет действия, потому что:

…Быть может, подумают внуки

Как орлята, тоскуя в гнезде:

«Где теперь эти крепкие руки,

Эти души горящие – где?»

Его увлекают люди, которым удается свершить «все, что свершить возможно человеку». И хотя над своим жилищем он «повесил вывеску поэта», все же:

… Муза, нам с тобою мало,

Хоть нежны мы, быть всегда вдвоем!»

От решения, или лучше сказать, выбора – отправиться на фронт – не могли отговорить ни жена Анна Ахматова, ни мать, не мог сдержать двухлетний сын Лев (родился 18 сентября 1912 года). Как вспоминала Ахматова, мать Гумилева Анна Ивановна говорила, что больше детей она любит внука Льва, будущего гениального мыслителя, который в основном и был воспитан бабушкой. Что касается двух творческих людей, больших поэтов Ахматовой и Гумилева, по воспоминанию В.С. Срезневской, «их отношения скорее были тайным единоборством – с ее стороны для самоутверждения как свободной женщины, с его стороны – желанием не поддаться никаким колдовским чарам и остаться самим собой, независимым и властным… увы без власти над этой вечно ускользающей от него многообразной и не подчиняющейся никому женщиной».[3]

Прежде чем стать воином, он стал путешественником. Это было осуществление давней мечты, результат его целеустремленности, и все же его осуществленная мечта побывать в Африке рождала новую мечту – вернуться туда еще раз. Она не покидала его в течение всех четырех лет первой мировой войны, потому что жить для него значило – «мужественно преодолевать опасности» (В. Лукницкая). Гумилев, по выражению Срезневской, – «поэт раздумий и предчувствий», поэтому мне думается, он знал, что не умрет, когда говорил Срезневской: «Вы можете потребовать, чтобы я покончил с собой», не боясь насмешек, потому что « был недоступен насмешке, умел сохранить торжественный вид, когда над ним смеялись».[4] А Анна Андреевна, прослушав в записи рассказ Срезневской, говорила: «Он совсем не такой был. Это был период эстетства. Он был совсем простой человек потом». Когда же потом? После войны или уже во время войны.

Есть еще одна причина принять решение – уйти на фронт. Цех поэтов к весне 1914 года распался, заседания его потеряли значение. Значительно позже в «Сентиментальном путешествии» (1920) он напишет:

Петербургская злая ночь…

Я один, и перо в руке,

И никто не может помочь

Безысходной моей тоске..

Гумилев уезжает в начале июня в Либаву к Татиане Адамович, с которой познакомился в январе 1914 года и увлекся ею. Ей он посвятил сборник «Колчан». По словам Мочаловой об Адамович Гумилев говорил: «Очаровательная… Книги она не читает, но бежит, бежит убрать в свой шкаф. Инстинкт зверька…»[5] Лукницкий же в своем дневнике писал: «Женскому сердцу мало говорят слова… Тот, кого любит женщина, всегда герой, и, увы, всегда немного кукольный герой, – насмешливо говорил Гумилев, – но как приятно чувствовать себя этим героем». Быть может, слова Байрона о женщинах: «Невозможно жить ни с ними, ни без них» – веселили его особенно в ту зиму»[6]. В том же дневнике Лукницкого далее следует пересказ со слов Анны Ахматовой, что, будучи с Адамович, Гумилев прибегал к курению опиума: «Таня Адамович нюхала эфир, и «Путешествие в страну Эфира» относится к Тане Адамович.

АА задумчиво стала пояснять: «Жизнь была настолько тяжела, что Николаю Степановичу так трудно было, что вполне понятно его желание забыться»[7].

Еще в 1908 году в стихотворении «Выбор» он написал:

Но молчи: несравненное право –

Самому выбирать свою смерть.

Размышления о смерти и пророчество ее часто встречаются в стихах Гумилева. «Лишь насмешника в красном и дырявом плаще ты найдешь… и ты будешь убит». «Мы дрались там… Ах, да! Я был убит!»

О материальных лишениях говорит письмо Анны Ахматовой от 17 июля 1914 года из Слепнево:

«Милый Коля, мама переслала мне сюда твое письмо. Сегодня уже неделя, как я в Слепневе. Становится скучно, погода испортилась, и я предчувствую раннюю осень. Целые дни лежу у себя на диване, изредка читаю, но чаще пишу стихи. Посылаю тебе одно сегодня, оно, кажется, имеет право существовать. Думаю, что нам будет очень трудно с деньгами осенью. У меня ничего нет, у тебя, наверно, тоже. С “Аполлона” получишь пустяки. А нам уже в августе будут нужны несколько сот рублей. Хорошо, если с “Четок” что-нибудь получим. Меня это все очень тревожит. Пожалуйста, не забудь, что заложены вещи. Если возможно, выкупи их и дай кому-нибудь спрятать.
Будет ли Чуковский читать свою статью об акмеизме как лекцию? Ведь он и это может. С добрым чувством жду июльскую “Русскую мысль”. Вероятнее всего там свершит надо мною страшную казнь Valere. Но думаю о горчайшем, уже перенесенном, и смиряюсь.
Пиши, Коля, и стихи присылай. Будь здоров, милый!
Целую. Твоя Анна. Левушка здоров и все умеет говорить».

И поэтому нужно согласиться с Вяч. Ивановым, считавшим: «Ему, как и многим его современникам из числа самых заметных, заманчивым представлялось прежде всего исполнение жизненного долга, осуществление дела. Поэтому для него таким выходом из тяжелейшей жизненной ситуации оказалась война и участие в ней. Как представляется, именно военный опыт у Гумилева (как на Кавказе у Лермонтова) оказался решающим в его становлении»[8].

Источник:  ruskline.ru