Моряк-художник

Алексей Боголюбов — морской офицер и художник, создатель уникальной по художественной значимости и историческому значению серии картин, воспевающих историю отечественного флота*.

***

Я родился в селе Померанье Новгородского уезда Новгородской губернии. И у меня остались чудесные воспоминания о привольной и безмятежной жизни в кругу любящих родителей и брата.

Мой отец, Пётр Гаврилович Боголюбов, — воспитанник 1-го кадетского корпуса, был выпущен в офицеры, а в 1809 г. участвовал в легендарном переходе по льду через залив Кваркен под командованием Барклая-де-Толли. Во время Отечественной войны 1812 г. был тяжело ранен. После его смерти мы с братом Николаем остались «сиротами заслуженного человека», что дало нам право поступить в кадетский корпус.

Мой брат уже учился в Александровском кадетском корпусе для малолетних, который располагался в Царском Селе, когда в 1832 г. пришло мое время для поступления. Но поначалу нас должны были представить великому князю Михаилу Павловичу на смотр. Для этого в Штыковом зале Михайловского дворца собрали всех отобранных для учебы в этом заведении ребят. Мы с волнением ждали царскую особу. Вдруг отворилась дверь, и вошёл рыжий и сутуловатый невысокий человек в сюртуке и без эполет. «А, вот они!» — произнес он.

Мороз пробежал у меня по коже, ноги затряслись, но вошедший с улыбкой подошёл к нам, потрепал меня в виде одобрения по щекам и сказал:

— Ну, молодец… А кто был твой отец?

— Боголюбов — полковник!

— А где служил?

— В Тенгинском полку. Потом был в Париже, там его ранили!

— Ага, а потом?

— Умер.

— Жаль! Есть у тебя родные?

— Есть! Мать, дядя.

— А кто дядя?

— Радищев!

— А-а-а…

И он отошёл к следующему.

После нас ввели в кабинет великого князя. Он построил нас в шеренгу, велел поднять правую ногу и неожиданно толкнул первого с краю. Мы все рухнули на ковёр и захохотали. «Ну, плохие же вы солдаты! Зато будете молодцы, когда выучитесь, а теперь ступайте по домам, кланяйтесь своим и скажите, что я принял вас в корпус».

Трудно было привыкать к порядкам корпусного общежития. Детей император любил, ибо не проходило и двух недель, чтобы кто-нибудь из высочайших особ не навещал корпус. Случалось, что государь входил в зал, где собиралось до 400 ребят, а там стоял такой гул, как в громадном птичнике. «Здорóво, детки!» — и мёртвая тишина воцарялась в зале. «Ко мне!» — и опять взрыв шума, и такая давка вокруг него, как в муравейнике. Нередко он ложился на пол. «Ну, подымайте меня», — и тут его облепляли, отвинчивая пуговицы на память и т. д. Всего более страдал султан шляпы, ибо все перья разбирались, как и пуговицы, и клеились в альбомы на память.

В корпусе учили неплохо, хотя зубрёжка была краеугольным камнем педагогов. За нравственностью следили строго.

Начальницей корпуса была мадам Зон — женщина толковая и строгая, держала она своих подчинённых в дисциплине.

Мне было уже десять, когда в один прекрасный день я попал в число воспитанников, назначенных для перевода в Морской кадетский корпус. В Морском корпусе нас встречал лично директор Иван Фёдорович Крузенштерн, ласково и душевно он рекомендовал учиться хорошо.

Летом все кадеты плавали на фрегатах корпусной эскадры. Этим способом невольно смолоду изучались все снасти, вооружение фрегата, компас и направление румбов. Уже в 12 лет я знал все морские мелочи. В 1839 г. я уже имел младший чин в Гардемаринской роте. Конечно, ростом я был велик и такой же был отчаянной весёлости. Любил кататься по галереям колесом, любил разные ломанья и скачки. А ещё с юности увлекался рисованием и в любое свободное время брался за карандаш, делал наброски. Особо я пристрастился в то время к изображению в карикатуре всех окружающих меня. Писал директора, учителей, офицеров — мелом на досках, на столах… Словом, где ни попадя, что влияло на мою отметку по поведению.

Кстати, однажды за карикатуры на комиссию и директора корпуса И. Ф. Крузенштерна я был лишен права экзаменоваться и отправлен под арест. Брат мой Николай, будучи уже в офицерских классах, тут же бросился к дяде, полковнику Афанасию Александровичу Радищеву, с просьбой заступиться за меня. Крузенштерн простил (авторитет дяди помог), при этом была отмечена моя прилежная учеба.

Мы с братом были близки, хотя были разными по характеру, темпераменту. Но, несмотря на частые разлуки, мы жили душа в душу, находя друг в друге опору и поддержку, а при встречах и в письмах делились тем, что волновало, радовало, огорчало.

Летом всех гардемаринов назначали в плаванье на Большую эскадру, то есть на корабли для похода на Балтику. Так, младшим гардемарином я и попал на корабль «Прохор».

Пришло время выпускных экзаменов. Шел 1841 год. Все прошло очень хорошо, по большинству предметов у меня было не менее 9 баллов. По главным предметам — 11, хотя кадетские годы сопровождались неизменной оценкой «ноль с минусом» за поведение и напутствиями педагогов: «Ну, будете вы в арестантах, вспомяните мое слово!» или же «Я так думаю, что вы угораздите в матросы». Вопреки этим предсказаниям старший гардемарин Алексей Боголюбов прекрасно сдал экзамены и был выпущен 17-м из 75 человек (хотя по оценкам был третьим — подвел злосчастный «ноль с минусом» за поведение).

И вот, меня назначили служить в 17-й экипаж 2-й флотской дивизии, которой командовал вице-адмирал Александр Алексеевич Дурасов. У него впоследствии я был личным адъютантом.

Служил я на бриге «Усердный», а затем, получив чин лейтенанта, — на пароходофрегате «Камчатка», лучшем колесном судне флота. Офицеров набрали туда лучших, команду тоже выбирали из всех экипажей.

Морская служба шла своим чередом. Но любовь к занятиям живописью не только не уменьшилась, но и стала потребностью. Конечно же, была бесшабашная жизнь молодого офицера с балами и веселыми кутежами, но при любой свободной минуте я увлеченно и усердно рисовал. Особенно это удавалось делать на зимних стоянках, когда я писал виды Кронштадта, Ревеля, Свеаборга. В продолжительных заграничных плаваниях мне удалось увидеть полотна лучших западноевропейских художников.

В плавании 1847 г. на Мадейру я познакомился с жившим там К. П. Брюлловым, тогда большим художником. Мэтр уделил мне время, посмотрел этюды и дал дельные советы по мастерству. Его отношение и доброе расположение вдохновили меня.

Но все же выбор призвания, к которому меня влекло с детства, состоялся в 1849 г. — во время очередного плавания «Камчатки» на Мадейру вместе с герцогом Максимилианом Лейхтенбергским.

Мои рисунки попали в руки президента Императорской академии художеств, он-то и посоветовал мне серьезно заняться живописью: «Заместо того, чтобы быть дюжинным офицером, будьте лучше хорошим морским художником, знатоком корабля, чего у нас нет в России, а эта специальность лежит в вашем образовании».

Герцог Лейхтенбергский добился у Николая I разрешения принять меня в Академию художеств вольноопределяющимся. Сделано это было для того, чтобы я оставался служить во флоте и получать офицерское жалованье, так как это было единственным средством моего существования.

С осени 1849 г. я начал посещать классы Академии художеств; нам преподают профессора М. Н. Воробьев и Б. П. Виллевальде. Но все же самое сильно влияние в то время на меня оказал широко известный художник-маринист И. К. Айвазовский. Его эффектная живопись ошеломляла ослепительным блеском красок, своим реализмом.

Уже в 1851 г. мои первые самостоятельные картины — виды Кронштадтской гавани, «Бой брига «Меркурий» с двумя турецкими кораблями», «Вид Смольного монастыря с Большой Охты», «Отбытие герцога Максимилиана Лейхтенбергского из Лиссабона» удостоились внимания и Малой золотой медали.

По заказу директора корпуса, контр-адмирала Николая Петровича Римского-Корсакова, я написал три картины: «Корабль «Императрица Мария», «Смотр русской эскадры в Буюк-Дере» и «Бриг «Меркурий», которые разместили в залах Морского корпуса.

В 1852 г., к 100-летию Морского кадетского корпуса, я написал «Афонское сражение», которое было показано императору. Государь долго смотрел на полотно и спросил, давно ли я занимаюсь живописью и где.

— Теперь я учусь в Академии, а прежде учился в корпусе Вашего Императорского Величества, — отвечал я.

— Да, помню, ты писал «Наводнение 24-го года в Кронштадте». Спасибо, продолжай!

И вот в 1853 г. я с успехом окончил Академию художеств с Большой золотой медалью за три вида Ревеля и «Вид С.-Петербурга от взморья» с аттестатом 1-й степени и правом на заграничные командировки. Одновременно я получаю отставку от службы, назначение художником-маринистом Главного морского штаба и первый царский заказ на семь больших полотен из истории Крымской войны.

_________

* Далее повествование от первого лица — адаптированные воспоминания самого А. П. Боголюбова.

Материал подготовлен Музеем истории российского кадетства 

Николай Гурьевич Антипов, директор Музея истории российского кадетства, член ICOM Россия, академик Евразийской Академии телевидения и радио.