Иван Зуенко “Как Китай снова стал великим”

139
К своему 70-летию КНР подошла в статусе сверхдержавы. Однако в багаже у неё не только успешные реформы и прочие достижения, но и ворох накопившихся проблем

История Китая циклична. Он то достигает невероят­ного могущества, то ока­зывается в упадке. И так все пять тысяч лет, что существует Поднебесная. Очередное падение при­шлось на конец XIX – начало XX века и было отягощено не только сменой правящей династии (после сверже­ния маньчжурской империи была образована республика), но и колос­сальным давлением извне. Китаю доводилось сталкиваться с против­никами, которые были сильнее его. но никогда величие китайской куль­туры сомнению нс подвергалось. На­против, чаще завоеватели сами ста­новились китайцами, чем китайцы перенимали их культурные дости­жения. Во время цивилизационного кризиса XIX-XX веков все было не так. Китай лишился части территории и на время перестал контролировать районы, включенные в состав госу­дарства при правлении маньчжуров; Тибет, земли уйгуров, монголов, саму Маньчжурию. Критике подверглись основы тысячелетней китайской ци­вилизации: конфуцианство и иероглифика. Часть интеллектуальной элиты считала, что культура Китая ущербна и отстала, а стране следует перенимать достижения у передовых западных держав: Британии. Фран­ции, России.

Печальное зрелище представлял собой Китай 1920-1930-х. Государ­ство, растерзанное долгой междоусо­бицей армейских генералов и граж­данской войной, подсевшее на опиум, изнасилованное, заискивающее перед иностранцами. В 1937 году японцы начали завоевание Китая и за считан­ные месяцы овладели третью его тер­ритории, захватив Пекин, Шанхай, Гуанчжоу. На оккупированных зем­лях японцы установили марионеточ­ные правительства, китайцы стали людьми -второго сорта-. Этот тяже­лейший кризис, начавшийся с Первой опиумной войной, был назван -сто­летием национального унижения-. Его преодоление стало глобальной задачей для всех политических сил Китая.

1 октября 1949 года в Пекине было провозглашено создание Китайской Народной Республики – государства, во главе которого формально встал ши­рокий «Единый фронт» политических партий и движений, но де-факто вся власть принадлежала Коммунистиче­ской партии Китая (КПК), созданной и поддерживаемой СССР. За семь ми­нувших с тех пор десятилетий ей уда­лось не только завершить период на­ционального унижения, но и сделать Китай второй сверхдержавой в мире.

Китай снова велик. И это не то чтобы странно – в конце концов, так было на протяжении большей части истории человечества. Но путь к воз­рождению был полон драматизма и изобиловал лихими виражами.

Десятилетие великой дружбы

Китайские коммунисты пришли к вла­сти не в результате революции, пере­ворота или выборов. Они ее получили по итогам гражданской войны, длив­шейся с перерывами без малого два десятилетия. Лидеры молодой КНР – это полевые командиры, познававшие жизнь не в университетах, а в окопах. Вождь китайских коммунистов – Мао Цзэдун, истинный альфа-самец, высо­кий, красивый, кичившийся способ­ностью вплавь пересечь реку Янцзы.

Москва, возможно, и хотела бы иметь в Китае других партнеров – гра­мотных, идеологически подкованных, интеллигентных, но таких среди ки­тайских «красных- не было. Мао Цзэ­дун до конца своих дней не чистил зубы, поскольку считал, что «тигру зубная паста ни к чему», ел жареные стручки перца чили, потому что «каж­дый революционер должен есть пе­рец». и лучше разбирался в китайской средневековой классике, чем в про­изведениях Маркса и Энгельса. Это был классический вождь крестьян­ского восстания – архетипичный пер­сонаж китайской истории. Дважды такие основывали великие династии, правившие многие столетня. Пред­седатель Мао основал КНР. история которой хорошо вписывается в цикл династийных перерождений. Однако без помощи СССР он вряд ли смог бы это сделать.

Сегодня в КНР не любят это вспо­минать, но сама Компартия Китая была создана в 1921 году при организа­ционной поддержке управляемого из Москвы Коммунистического Интер­национала (Коминтерна). На первом съезде из 15 участников двое представ­ляли Коминтерн – голландец Маринг и уроженец Забайкалья Владимир Нейман. В годы подполья один из съез­дов китайских коммунистов прошел в селе Первомайском под Москвой. Большинство будущих руководителей КПК прошли подготовку на терри­тории Советского Союза. А передача китайским коммунистам трофейно­го оружия, захваченного советскими войсками у разгромленной японской Квантунской армии, стала «козырной картой» в гражданской войне против национального правительства. И это, не говоря о том, что, не вступи в войну против Японии страны антигитлеров­ской коалиции, включая СССР, вось­милетняя Антияпонская война со­противления вряд ли бы завершилась победой Китая.

Мао Цзэдун был одним из тех ру­ководителей, которые не обучались в Советском Союзе. Еще в годы граж­данской войны очевидными стали особенности его руководящего стиля. В отличие от классической комму- классической партии, опирающейся на рабочий класс, КПК стала прежде всего партией крестьянства. Для не­образованного китайского селянина марксистские догмы звучали слиш­ком заумно (в них не особо разбира­лись и сами лидеры КПК), поэтому упор был сделан на понятные и близ­кие простому народу лозунги нацио­нального освобождения: от японцев (и иностранцев в целом), от коррумпи­рованного чиновничества, от правя­щей партии Гоминьдан.

Гоминьдановский Китай дей­ствительно находился в бедственном положении. Страна не успела восста­новиться после тяжелой войны с япон­цами и практически сразу же начав­шейся гражданской войны. Города и объекты инфраструктуры лежали в руинах. Правительство не контроли­ровало целый ряд районов. ВВП в дол­ларовом эквиваленте составлял всего 30 млрд (спустя 70 лет эта цифра будет больше в 450 раз). Со второй половины 1930-х страна страдала от гиперин­фляции: если к началу войны с Япони­ей денежная масса в Китае составляла 3,6 млрд юаней, то в 1948 году это была уже сумма около 400 000 млрд юаней. Предприниматели разорялись, а дик­таторские замашки маршала Чан Кай­ши настраивали против Гоминьдана не только оппозиционеров, но и лю­дей, далеких от политики.

На этом фоне коммунисты выгля­дели силой, способной объединить все общество. Примечательно, что нацио­нальную буржуазию на первых порах действительно не трогали. Коллекти­визация села была проведена без рас­кулачивания. Владельцев предприя­тий оставили на своих местах, иногда даже в качестве управляющих. Такая, более мягкая по сравнению с совет­ской практикой 1920-1930-х, поли­тика учитывала особенности обстановки и проводилась в соответствии с рекомендациями советского «стар­шего брата». СССР первым признал КНР в качестве легитимного государ­ства и заключил с Пекином Договор о дружбе, союзе и взаимной помощи. В качестве жеста доброй воли Москва согласилась через два года передать Китаю полученные по итогам войны с Японией права на 30-летнюю аренду Ляодунского полуострова (фактиче­ски советские войска были выведены из Порт-Артура в 1955 году).

Начался период «великой дружбы», базировавшейся не только на рацио­нальном расчете и чувстве благодар­ности новой власти, но и на уваже­нии и лояльности Мао по отношению к Сталину. В КНР потекла финансовая, кадровая и организационная помощь. Китайская молодежь массово уезжала в СССР учиться, а навстречу шел поток лучших советских специалистов, при­званных помочь КНР осуществить мо­дернизацию всех сторон жизни обще­ства и прежде всего за считанные годы создать базу современной индустрии. Архаичный Китай, известный ори­енталистам прошлого, исчезал. Ему на смену приходили фабрики, заводы, дома культуры, школы и больницы, скопированные у СССР.

Перенял у «старшего брата» Пекин и плановую экономику. В 1953 году стартовала первая пятилетка, в рам­ках которой при содействии Совет­ского Союза было построено 156 ин­фраструктурных объектов, включая такие флагманские предприятия, как Чанчуньский автозавод, Лоянский тракторный завод, Аньшаньский металлургический комбинат, мост через Янцзы в Ухани и многие другие. Все они возводились по пере­довым для того времени стандартам. Даже в самом Союзе не было столь продвинутого оборудования и таких инженерных решений. В 1954-м была принята первая конституция КНР и сформирован высший орган госу­дарственной власти – Всекитайское собрание народных представителей.

При этом де-факто вся власть осталась в руках Компартии – в Китае по совет­скому образцу создавалось партократическое государство со сращенным партийным и бюрократическим аппа­ратом. По-другому, наверное, и быть не могло: даже на Тайване, куда бежал свергнутый Чан Кайши, монополия Гоминьдана на власть сохранилась до конца 1980-х.

К сожалению, «великая дружба» быстро пошла трещинами. Первым эпизодом стала Корейская война (1950-1953). Когда положение КНДР стало критическим, ей на помощь под видом добровольцев пришли войска Народно-освободительной армии Ки­тая (НОАК). Решение об их отправке принималось коллегиально, с учетом мнения Сталина и Мао, однако основ­ная тяжесть войны легла на китайские плечи. Средства на оснащение войск брались из советского кредита, ко­торый Пекин тратил на закупку про­дукции опять же из СССР. В войне уча­ствовали более миллиона китайских солдат, из которых около 150 тысяч погибли, включая сына Мао Цзэдуна – Мао Аньина. События на Корейском полуострове зафиксировали деление мира на два противоборствующих лагеря. В результате укрепились пози­ции Тайваня – гтров стал стратегиче­ски важен для США. Меж тем еще в на­чале 1950-го КНР всерьез планировала высадку десанта на остров. С тех пор Китай, как и Корея, стал разделенным государством, а объединение страны – заветной (причем пока несбыточной) мечтой Пекина.

После окончания Корейской войны многие в КНР сочли, что Мо­сква использовала Китай для решения своих геополитических задач. Тем более началась война при Сталине, а закончилась уже при Хрущеве. Про­тиворечия, сдобренные личной не­приязнью руководителей двух стран, множились с каждым годом. Так, не­смотря на «великую дружбу», которой посвящались песни и передовицы, Москва перестала помогать китай­цам создавать ядерное оружие. В Пе­кине в штыки восприняли решения XX съезда КПСС, на котором Хрущев разоблачил культ личности Сталина. Мао искренне нс понимал, как можно своими руками расшатывать легитим­ность правящего режима. До этого момента Китай старался более-менее всё копировать у «старшего брата». «Если в СССР либерализация обще­ственной жизни и вдруг становится можно говорить о том, о чем молчали долгие годы, то почему у нас должно быть иначе?» – рассуждали китайские интеллигенты. И Мао сделал вид, что согласен с этими доводами. «Пусть расцветают сто цветов, пусть соперни­чают сто школ!» – заявило руководство КПК и предложило свободно высказы­вать мнения по поводу политики пар­тии и правительства.

Два десятилетия великой смуты

Но очень быстро Мао Цзэдун понял, что «оттепель» – не для Китая. Резкая критика со стороны интеллигенции и номенклатуры – особенно той ее ча­сти, которая получила образование в СССР, – была воспринята как реаль­ная угроза власти КПК, а следователь­но, и делу национального возрожде­ния. И в борьбе против этой угрозы все средства оказались хороши. Через несколько месяцев после ее начала, в середине 1957 года, кампания «ста цветов» сменилась репрессивной кам­панией «борьбы с правыми элемента­ми». На фоне советской «оттепели» ру­ководство КНР решилось возобновить практики, имевшие место во время гражданской войны в подконтроль­ных коммунистам сельских районах. Во многом они были радикальнее реа­лий СССР периода правления Сталина.

Так, с началом второй пятилет­ки в 1958-м в индустрии взяли курс на «большой скачок». Под лозунгом «Три года упорного труда, десять ты­сяч лет счастья» была поставлена цель – увеличивать рост производства со среднегодовыми темпами 45%. Особое значение уделялось стали, ко­торую называли «кровью промышлен­ности». На «битву за выплавку стали» вышли не только рабочие, но и кре­стьяне, студенты, школьники, врачи, артисты Пекинской оперы. Вместо того чтобы заниматься своей работой, все население в примитивных само­дельных печах выплавляло чугун, ка­чество которого было ужасным. Для перевозки угля и чугуна был задей­ствован практически весь транспорт. В промышленности начался коллапс. В области сельского хозяйства началась коллективизация не только средств производства, но и вообще всего имущества. Создаваемые «на­родные коммуны» должны были стать полностью автономными и обеспечи­вать себя всем необходимым. У семей изымали даже кухонную утварь и вве­ли совместное питание в бесплатных общественных столовых по принципу «ешь, сколько хочешь». Казалось бы, сбылась вековая мечта китайского крестьянства! Только очень быстро стало понятно, что есть просто нечего. Планы по сдаче зерна государству из­начально были завышены, а местное руководство, боясь докладывать на­верх правду, фальсифицировало отчет­ности и изымало у крестьян последние запасы продовольствия. К тому же вы­далось несколько неурожайных годов. Так что в 1959-м в Китае начался голод, ставший одной из крупнейших гума­нитарных катастроф XX века. По под­счетам историка Ян Цзишэна, за три года погибло около 36 млн человек.

Советские специалисты, про­должавшие работать в КНР, с ужасом смотрели на то, как эта страна в не­понятном исступлении совершает самоубийство. Но их возражения и рекомендации уже не принима­лись – в ответ слышались обвинения в «ревизионизме» и переходе СССР на капиталистический путь разви­тия. Отныне, по мнению Мао Цзэду­на, именно Китай строил настоящий социализм, и именно Китай должен был стать первой страной в мире, до­стигшей коммунизма. Мао искренне верил, что терпеливый и трудолюби­вый китайский народ выдержит всё и, направляя его мощь на великие дела, можно за несколько лет достичь того, что не удалось СССР за несколько десятилетий. А раз так, то задача национального возрождения должна решаться без оглядки на бывшего «старшего брата».

Летом 1960-го СССР и КНР предали друг друга идеологической анафеме. В июле китайская делегация отказалась от поездки на празднования в честь 100-летия Владивостока, который, как считал Мао, находится на территории, отобранной Россией у Китая. 18 августа Хрущев отозвал из КНР всех советских специалистов. Более двухсот объектов остались недостроенными, демарш со стороны Москвы китайцы восприняли как предательство. В условиях экономического краха Пекин оказался перед очень сложной задачей по завершению индустриальной модернизации, и это вынудило китайское руководство в очередной раз поменять политику.

Уже в 1961 году были отменены самые одиозные решения политики «большого скачка». Экономика медленно пошла на поправку. Ориентиром по-прежнему служили советские практики, но за помощью к СССР уже никто не обращался. Мао, потерпев фиаско в экономической сфере, отошел в сторону и даже уступил пост председателя КНР, оставаясь, впрочем, председателем партии. Восста­новлением страны занимались новый председатель КНР Лю Шаоци, глава правительства Чжоу Эньлай и его за­меститель Дэн Сяопин. Сам же Мао сконцентрировался на вопросах идео­логии и развития вооруженных сил. В результате в Китае сформировался масштабный культ личности Предсе­дателя, самым известным атрибутом которого стала «маленькая красная книжица» – сборник цитат Мао Цзэду­на, впервые изданный в 1963 году. Для миллионов китайцев, прежде всего во­еннослужащих и молодежи, цитатник стал священной книгой. И именно эти две категории стали движущей силой «культурной революции», когда в се­редине 1960-х Мао решил, что страна готова к новым экспериментам.

Великому кормчему по-прежнему казалось, что китайский народ спосо­бен на большее, стоит лишь напрячь все силы. Экономическая политика Лю, Чжоу и Дэна его не устраивала: она была слишком медленной и слиш­ком далекой от идеалов примитивного крестьянского коммунизма, которыми грезил Мао. Все большим становился разрыв между радикалами и прагма­тиками. Первым по душе были преоб­разования в духе «большого скачка», вторые выступали за умеренный соци­ализм по советскому образцу. После не­скольких лет успешной политики «вос­становления экономики» прагматики стали восприниматься Мао Цзэдуном как угроза, которую нужно устранить.

Так началась «культурная револю­ция», которая в общем-то и не револю­ция, и не культурная. По сути это была затеянная Мао и его сторонниками кампания по избавлению от идеологи­ческих оппонентов руками не армии или сотрудников госбезопасности, а самого народа. «Культурная револю­ция» началась под лозунгами искоре­нения «четырех пережитков» (старое мышление, старая культура, старые привычки и старые обычаи). Но очень скоро она переросла в погромы, жерт­вами которых становились представи­тели не только буржуазии и интелли­генции, но и номенклатуры – те самые партийные и государственные работ­ники, которые, как считал Мао, ведут страну по капиталистическому пути. Ударной силой «культурной ре­волюции» стали отряды хунвейбинов (красных охранников) и «цзаофаней» (бунтарей). Первые набирались из учащихся, вторые – из молодых рабочих. Формально стихийные, дви­жения китайской молодежи были ин­спирированы кураторами из силовых ведомств, но, почувствовав вкус кро­ви, хунвейбины вышли из-под контро­ля. К осени 1968-го, когда задача раз­грома партийных и государственных органов была решена и беспорядки прекратились, т.н. образованную мо­лодежь выслали в отдаленные горные и сельские районы. «Шестидесятни­ки» в Советском Союзе – это молодежь «оттепели», в значительной степени диссидентствующая. В США это хип­пи и участники протестов против вьетнамской войны. В Китае «шести­десятники» – это поколение хунвейби­нов. Трагедия заключается не только в том, что их юношеским максимализ­мом воспользовались, для того чтобы свести счеты с оппозицией, но и в том, что после выполнения поставленной задачи целое поколение выбросили на обочину жизни. Кстати, сейчас именно оно находится у власти – например, нынешний председатель КНР Си Цзиньпин семь лет провел в ссылке в одном из сельских уездов провинции Шэньси. Из деревни он, как и его свер­стники, вернулся лишь после заверше­ния «культурной революции», которое традиционно связывается со смертью Мао в 1976 году.

Противостояние с СССР достигло высшей степени напряжения, и в на­чале 1970-х Пекин начал сближение с главным противником Москвы – Вашингтоном. «Великая дружба» с главным социалистическим государ­ством сменилась дружбой с лидером капиталистического мира. Да и сама Компартия Китая эволюционировала до неузнаваемости. После двух деся­тилетий маоистских экспериментов она стала партией прежде всего наци­ональной или даже националистиче­ской. Социалистические теории, осо­бенно в интерпретации Мао Цзэдуна, не работали, а задача национального возрождения по-прежнему не была решена. И ради ее решения все средства были хороши – вне зависимости от идеологических догм, навязанных классиками не только марксизма- ленинизма, но и маоизма.

Два десятилетия великих реформ

Когда Мао Цзэдун умер, его преемник Хуа Гофэн выдвинул идеологическую концепцию «двух абсолютов»: «Абсо­лютно все решения председателя Мао мы должны защищать, абсолютно всем указаниям председателя Мао мы должны следовать». С опорой на эту установку, а также на массовые закуп­ки на Западе технологий и заводского оборудования Хуа Гофэн рассчитывал оживить экономику. Однако страна устала от напряжения всех сил, экс­периментов, пропаганды и бедности. Старый партийный руководитель Дэн Сяопин, по-своему политиче­скому весу превосходивший Хуа Го- фэна, предложил другую формулу: «Не важно, какого цвета кошка, важ­но, чтобы она ловила мышей». Иначе говоря, не имеет значения, как вы на­зовете то, что происходит в стране: НЭП, «развитие товарной плановой экономики» или «политика реформ и открытости», – важно, чтобы люди перестали голодать. Но поскольку у власти продолжала находиться элита, по инерции называющая себя Коммунистической партией, новую экономическую политику необходи­мо было подобающим образом идео­логически оформить.

Так появился «социализм с китай­ской спецификой», ставший идеологи­ческим базисом реформ, начавшихся в конце 1970-х. Эта специфика заклю­чалась в том, что Китай – это большая бедная страна, находящаяся на т.н. начальной стадии построения социа­лизма, когда ради развития производи­тельных сил не грех и отойти от обыч­ных социалистических практик. Например, позволить крестьянским семьям обрабатывать землю самостоя­тельно, поощрять частный бизнес, вве­сти рыночное ценообразование и при­влекать иностранные инвестиции, создавая им «резервации» посреди регулируемой экономики. Концепция сложилась лишь ко второй половине 1980-х, и в целом первое десятилетие реформ было временем проб и ошибок. Дэн Сяопин, победивший во внутриэлитной политической борьбе, назвал это «переходить реку, нащупывая кам­ни». Это сейчас китайские реформы кажутся исключительно дорогой, ве­дущей прямиком к «китайскому эконо­мическому чуду». В 1980-е успех этой затеи очевидным не был.

Во-первых, сохранялось сильное противодействие реформам внутри самой элиты. Причем не со стороны маоистов (они после мирного сме­щения Хуа Гофэна лишились всякого влияния), а со стороны консервато­ров, по-прежнему ориентировавшихся на советскую модель. Так что в целом на два шага вперед всегда приходился один шаг назад. Во-вторых, на эффек­тивности реформ сказалась неопыт­ность руководителей. Слишком резкие меры приводили к тяжелым социально- экономическим последствиям, а не­обходимость компромисса с консер­ваторами стала причиной появления малоэффективной «двойной экономи­ки», в рамках которой рынок сосуще­ствовал с планированием. В-третьих, сильным было общественное недо­вольство – одним не нравилось, что ре­формы слишком непоследовательны и не охватывают политическую сфе­ру, другим не нравились реформы как таковые. Действительно, первые полтора- два десятилетия реформ уровень жиз­ни рядовых китайцев рос очень мед­ленно. Он по-прежнему значительно уступал даже перестроечной и постпе­рестроечной России. Быстро богатели лишь «новые китайцы» (нувориши и партийная номенклатура), и это вы­зывало раздражение в обществе. Люди видели, что заявления с высоких три­бун плохо вяжутся с реальной жизнью. Тем более что переходу на рыночные рельсы сопутствовали жесткие меры. Исчезли «железная чашка риса» и по­жизненная гарантия трудоустройства на предприятии (иногда с передачей рабочего места своему родственнику), которые были идеалами в предыду­щие десятилетия. Прошло несколько волн увольнений с убыточных государ­ственных заводов. В результате на про­тяжении 1980-х Китай периодически бунтовал. Основной движущей силой протестов, как и всегда, выступала учащаяся молодежь, острее других чувствовавшая низкий потолок воз­можностей и отсутствие жизненных перспектив.

В 1986-1987 годах бунтовали сту­денты Пекина, Хэфэя, Нанкина, Гу­анчжоу и других городов. Протесты были объявлены побочным эффек­том курса на «буржуазную либера­лизацию», которую якобы проводил Ку Яобан, формально глава партии и главный идеолог китайских ре­форм. В результате Ку Яобана смести­ли, а его смерть от сердечного присту­па в апреле 1989-го стала поводом для новой, еще более масштабной волны протестов. Эпицентром стала пло­щадь Тяньаньмэнь, хотя манифеста­ции были и за ее пределами. С апре­ля по июнь того года шумели Пекин, Шанхай, Чэнду и почти все провинци­альные столицы КНР. При этом проте­стующие были разношерстны, разоб­щены, плохо организованы, не могли договориться ни с властями, ни друг с другом, что в конечном итоге и пре­допределило кровавую развязку тяньаньмэньской драмы. На этот раз виновным в разжигании волнений был объявлен Чжао Цзыян – новый генсек КПК и подлинный архитектор экономической составляющей китай­ских преобразований.

Введение войск на площадь Тяньаньмэнь означало прекращение реформ и откат к «заводским настрой­кам» режима КПК. К власти пришло новое, т. н. «третье поколение руково­дителей», однако мнение 90-летнего Дэн Сяопина оставалось решающим. В 1992 году он совершил поездку по южным провинциям страны, во время которой высказался за про­должение преобразований. Сейчас их принято называть «реформами Дэн Сяопина», хотя анализ имеющихся документов позволяет усомниться в корректности этой формулировки. Все-таки для изменений в КНР гораз­до больше сделали Ку Яобан, Чжао Цзыян и позднее Чжу Жунцзи. Одна­ко безусловная заслуга патриарха ки­тайской политики состоит в том, что, обладая главенствующим положе­нием в элите, он поддержал тех, кто, собственно, и проводил реформы, а в критический момент выступил за продолжение преобразований. Не­которые также считают его заслугой принятие бескомпромиссно жестко­го решения в отношении протестов на площади Тяньаньмэнь, которое якобы спасло Китай от повторения судьбы СССР. Насколько подобные опасения оправданны, вопрос дис­куссионный, однако то, что решение такого уровня не могло быть при­нято без одобрения Дэна, – это факт. Как факт и то, что Дэн на контрасте с Мао не стремился к пожизненному обладанию властью и, наоборот, все 1980-е выстраивал такую политиче­скую систему, в которой были бы обе­спечены сменяемость руководства и коллективное принятие решений.

Именно Дэн Сяопин определил, кто будет управлять Китаем после Тяньаньмэня. Он выбрал Цзян Цзэминя, который за несколько лет до этого проявил жесткость при подавлении беспорядков в Шанхае и в то же время был ориентирован на рынок и контак­ты с внешним миром. Цзян стал пер­вым лидером КНР, кто не воевал и по­лучил системное, причем техническое, высшее образование. В конце 1990-х тандем с ним составил бывший «пра­вый уклонист» Чжу Жунцзи, с именем которого связано проведение важней­шей для Китая фискальной реформы 1994 года. При Цзяне и Чжу Китай за­вершил переход к рыночной экономи­ке, пусть и с по-прежнему обширным (и в основном убыточным) госсекто­ром. Выходец из Шанхая, Цзян правил в соответствии со старой шанхайской поговоркой: и сам зарабатывал, и дру­гим давал. Вместе с ростом экономики необычайных масштабов достигла коррупция. Но протестовать против этого уже было некому. Во-первых, бурный экономический рост наконец- то начал сказываться на росте благосостояния. Во-вторых, любая внесистемная политическая активность после Тяньаньмэня изничтожалась на корню.

В правление Цзян Цзэминя произошло окончательное превращение КПК из партии рабочего класса в партию общенациональную. Это стало возможным благодаря идеологеме «тройного представительства»: «Коммунистическая партия представляет передовые производительные силы КНР, прогрессивное направление передовой китайской культуры, коренные интересы самых широких слоев китайского народа». В переводе с языка китайской пропаганды на человеческий это означает, что партия не может состоять только из пролетариата и крестьян, так как представляет весь народ, поэтому даже буржуазия (владельцы заводов, газет, пароходов) может в такую партию вступать спокойно. От этих слов Маркс перевернулся бы в гробу, но это уже никого не интересовало. Экономические успехи Китая были очевидны, а значит КПК получила карт-бланш на правление не только от собственно­го населения, но и фактически от миро­вого сообщества.

Свидетельством этого стало спо­койное возвращение в состав Китая бывших европейских колоний: Гон­конга и Макао, произошедшее в 1997- 1999 годах. Решение об этом было при­нято еще в 1980-х, но характерно, что ни накануне передачи территорий, ни непосредственно после нее не было того накала протестных настроений против Пекина, как в 2019 году. Пекин обещал не вмешиваться в суверен­ные дела особых административных районов и хранить верность принци­пу «Одна страна, две системы», рас­считывая в будущем вернуть и Тай­вань. В конце 1990-х в это легко было поверить, так как вслед за рыночны­ми реформами либерализация ре­жима казалась лишь делом времени. В 2001 году Китай вступил в ВТО.

Годом позже упоминание «трой­ного представительства» как одной из идеологических основ партии во­шло в устав КПК. Тогда же Цзян Цзэ-минь, верный заветам Дэн Сяопина не избираться более двух сроков под­ряд, покинул руководящие посты. Его сменил комсомольский лидер Ху Цзиньтао, избрание которого, как считается, наметил все тот же патриарх Дэн. Активная фаза экономических реформ к тому времени закончилась. Все принципиальные преобразования были осуществлены. «Четвертому по­колению руководителей», ядром кото­рого стал Ху Цзиньтао, выпало почи­вать на лаврах.

Два десятилетия великих празднеств

В XXI век Китай вошел страной, раз­вивавшейся с двузначными темпами роста ВВП. В прошлое ушли голод и вереницы рабочих в синих робах, катящихся на потрепанных велоси­педах. Старые кварталы сносились, на их месте возводились небоскребы и торговые центры. Экономические реформы были раз и навсегда признаны триумфальными. Желание со­хранить высокие темпы роста застав­ляло продолжать «большую стройку». И Китай строил, строил, строил, нс обращая внимания на цену и целе­сообразность.

Китаю уже было что показать миру, и он не упускал возможно­сти похвастаться своими успехами. Масштабные международные меро­приятия следовали одно за другим. В 2008 году Пекин провел летнюю Олимпиаду, в 2010-м Шанхай – Все­мирную выставку. В том же году Гу­анчжоу – Азиатские игры, год спустя Шэньчжэнь – летнюю Универсиаду. На поток было поставлено праздно­вание юбилейных дат, позволяющих в очередной раз вспомнить, каких успе­хов (и под чьим мудрым руководством!) достигла КНР. В 2008 году отмечали 30 лет политике реформ и открытости, в 2009-м с небывалой помпой праздновалось 60-летие КНР, в 2011 году – 90-летие Компартии Китая.

По инерции эпоха «великих празднеств» продолжала называться временем реформ. Но справедливо ли? Сейчас период правления Ху Цзиньтао считают «потерянным десятилетием», временем упущенных возможностей. Руководство страны не предпринимало новых мер, а предпочитало пользоваться тем, что было достигнуто раньше. Слагаемыми китайского экономического чуда служили дешевая рабочая сила, зарубежные инвестиции и благоприятный геополитический фон. КНР могла не отвлекаться ни на холодную, ни на торговую войну и не должна была поддерживать мно¬жество «дружественных» режимов по всему миру. Вместо этого Китай стал «мастерской мира», производя на своих заводах продукцию для внешних рынков, пользуясь заниженным курсом юаня и низкими пошлинами на китайские товары.

Однако у медали была и обратная сторона: всепроникающая коррупция; неэффективность государственного сектора и связанная с этим проблема «плохих долгов» со стороны местных властей и госпредприятий; диспро­порции развития, когда одни богате­ют, а другие беднеют (причем речь не только о людях, но и о целых ре­гионах). Наконец, экологическая про­блема, напрямую связанная с консью­меризмом идеологией безудержного потребления, которой сегодня пропи­тано все китайское общество. Впрочем, консьюмеризм необходим властям, так как именно с помощью внутренне­го потребления Пекин рассчитывает решить проблему снижения мирового спроса на китайские товары, которая появилась вслед за глобальным эконо­мическим кризисом и удорожанием рабочей силы в КНР.

На рубеже 2000-2010-х стала оче­видной еще одна проблема – падение лояльности общества правящему режиму. И дело не только в том, что благодаря соцсетям несоответствие образа жизни чиновников («Ферра­ри», наложницы, кокаин) социали­стической риторике стало не просто очевидным, но и режущим глаз. Бога­теющее общество, удовлетворившее базовые потребности в еде и одежде, стало стремиться к более активно­му участию в политическом процес­се. До сих пор убедительно работал условный «общественный договор» между КПК и населением – улучше­ние условий жизни в обмен на ло­яльность. Но что делать, если темп экономического роста замедляется, а коррупционные скандалы следуют один за другим?

Доверие к партии падало, един­ства внутри самой элиты не было. В 2012 году к власти пришел Си Цзинь­пин. И на нем система коллективного принятия решения явно дала сбой. За несколько месяцев до судьбонос­ного съезда партии амбиции на роль председателя проявил Бо Силай, руко­водитель 40-миллионного мегаполиса Чунцин, такой же, как и Си, «красный принц» – сын высокопоставленного партийца. Но дворцовый переворот не состоялся, Бо Силай проиграл и по­лучил пожизненный тюремный срок. Для обеспечения стабильности обста­новки в крупные китайские города была стянута военная техника. В по­следующие годы, это стало для Китая обычным делом.

Си Цзиньпин получил от своих предшественников непростое наследство. Со стороны Китай выглядел непоколебимым гигантом, однако элита отдавала себе отчет в шаткости положения. Не случайно китайские лидеры много говорили о крушении Советского Союза, проводя паралле­ли между КПСС и КПК, которая как раз в годы правления Си подошла к критическому 70-летнему рубежу нахождения у власти (из ныне действующих партократических режимов только Трудовая партия КНДР правит дольше – 71 год, КПСС правила 74 года, партия Гоминьдан – 73 года). Так или иначе, по мнению нового руководства, положение требовало решительных мер. И они последовали.

В первую пятилетку правления Си широкой публике была заметна лишь беспрецедентно жесткая антикоррупционная кампания. Однако сейчас, семь лет спустя после воцарения Си, очевидно, что борьба с продажными чиновниками была лишь частью общего курса на ужесточение административного режима, которое касается абсолютно каждого человека, живущего в Китае, даже иностранца. Для обеспечения этого курса Пекин сделал упор на развитии передовых технологий по контролю над личностью: совершенствовании искусственного интеллекта, анализе больших баз данных, тотальном внедрении систем видеослежения. Всё это позволяет говорить о создании авторитарной системы нового типа – «цифровой диктатуры». На отдельных участках она уже успешно тестируется – например, в Синьцзян-Уйгурском автономном районе, где с помощью новых методов Пекин борется с «тремя силами зла»: сепаратизмом, терроризмом, экстремизмом, попутно уничтожая этническую и религиозную идентичность местного, некитайского, населения.

Идеологически политика нынешнего китайского руководства окрашена в националистические тона, хотя стоит признать, что Си Цзиньпин лишь вывел на новый уровень те веяния, которые появились в политике КПК в момент разрыва с СССР. Китайские идеологи всегда были эклектиками, отчасти в силу специфического положения в бедной крестьянской стране, отчасти по причине слабой теоретической подготовки. Поэтому КПК, пережив банкротство социалистической идеологии, стала лишь сильнее, превратившись в националистическую партию, нацеленную на возрождение национального величия. Причем если в предыдущие годы больше говори лось о банальных задачах – накормить и одеть многомиллионный китайский народ, то Си Цзиньпин, провозгласив концепцию «китайской мечты», имел в виду превращение КНР в мировую сверхдержаву.

Вызов, который бросил развитию Китая апологет национального возрождения другой сверхдержавы – Дональд Трамп, лишь усилил тенден­цию к ужесточению внешней и вну­тренней политики КНР. Вашингтон объявил Пекину войну, хоть и «тор­говую», а на войне как на войне. О коллективном руководстве нынче никто не говорит, Си Цзиньпин по­лучил официальный статус «ядра партии». Отменена статья консти­туции, обязывающая высших руко­водителей уходить на пенсию после двух сроков по пять лет. В протоколь­ном этикете появились весьма оче­видные элементы культа личности, которого в Китае не было со времен председателя Мао. Примечательно, что о Си уже не говорят, как о лидере «пятого поколения руководителей»- очевидно, другие поколения появят­ся не скоро.

Мир глазами нынешнего ки­тайского руководства четко окра­шен в два цвета – «хорошему» Китаю противостоит «плохая» Америка. При этом в КНР многие понимают, что экономически США все еще сильнее, а о военном паритете смешно даже говорить. Китай мог бы стать лиде­ром того, что в XX веке называлось «третьим миром», и внешняя полити­ка Пекина направлена, казалось бы, именно на это. Но концепции, кото­рые предлагает Пекин, звучат неубе­дительно, а инвестиции (их, кстати, в последние годы стало ощутимо меньше) воспринимаются не только как благо, но и как угроза. В древно­сти китайская цивилизация привле­кала соседей благодаря силе культур­ного превосходства, но сейчас этого нс происходит, сколько бы Институ­тов Конфуция ни открывалось и кон­ференций по «Поясу и Пути» ни про­водилось. Для большинства соседей модель развития, предлагаемая КПК, нс кажется привлекательной. Проте­сты в Гонконге, где местные жители (этнически тоже китайцы!) яростно и во многом иррационально борются против вхождения в состав единого сильного Китая, тому лучший при­мер. Ситуация в Шри-Ланке, на Маль­дивах и в других странах-должниках КНР, где местным властям пришлось пойти на значительные уступки кредитору, – предупреждение эко­номическим партнерам. Отноше­ние Пекина к некитайским народам в Синьцзяне – звоночек для соседей КНР, и об этом думают все, чтобы там ни говорили в своих политически корректных заявлениях дипломаты.

Это тот багаж, с которым Ки­тайская Народная Республика при­шла к своему 70-летию. Достижений много, и нам о них с размахом на­помнят. Инфраструктура китайского экономического чуда – все еще чудо, поражающее и неофитов, и бывалых наблюдателей. А великая китайская цивилизация, являющаяся ровесни­цей египетских пирамид, но все еще существующая и процветающая, до­стойна восхищения. Без сомнений, эпоха великих празднеств продолжит­ся. В конце концов, в истории любой китайской династии системный кри­зис долго не был виден из-за величия и великолепия империи. Но все же наступал момент, и период могуще­ства сменялся очередным кризисом и упадком. Чтобы дать надежду на но­вое возрождение. Так было, так есть, и так будет.

Публикация: Журнал “Профиль” №37  2019

 

Источник: zavtra.ru

Если вам понравился материал, пожалуйста поделитесь им в социальных сетях:
Материал из рубрики: