Вообще пошловато с самого начала выбираться на такой уровень обобщений, как «мы», «человечество», но очень хочется (улыбка). Да и блог – это такой жанр, допускающий и пафос, и некоторую неряшливость в использовании терминов. Почему нет? Поехали.
Нас очень много. Более 7 миллиардов. Наш мир очень людный и шумный. Мы чего-то делаем, засеиваем все почвы мира семенами, а затем собираем плоды своей неутомимой деятельности. Мы протаптываем бесчисленные тропы. Кажется, что производим избыточную культурную телесность. Кажется, что мы живем в эпоху эдакого вещного барокко. Так кажется. Именно кажется. А на самом деле во мне все больше роятся сомнения. Все чаще где-то внутри, наедине с собой, я произношу слово «бесследность». Мне хотелось бы поделиться с читателями своими размышлениями и наблюдениями на тему фатальной бесследности современной культуры.
А вообще от нас, о нас и про нас в будущем останется что-то из культуры? От нас вообще останется какое-то искусство? Иногда мне кажется, что мы, люди, как-то неутомимо учимся не оставлять следов. Раньше мы умели замечательно следить и запутывать свои следы. Сейчас же мы учимся ступать по жизни, не оставляя следов.
Меня всегда занимало то, как искусство живет во времени. Меня всегда занимало то, как работает Время. Я не посягаю на понимание Времени, познание Времени. Я наблюдаю за тем, как оно работает. Мне интересна деятельность Времени. Мне интересно то, как культурное человеческое, слишком человеческое, перебирается из настоящего в прошлое и обратно через какое-то ужайшее бутылочное горлышко. Через него проходит далеко не все. Что-то за-мирает или умирает в забвении. Кстати, крайне интересная тема – культурные механизмы забывания, механизмы культурного забывания. Боже упаси, речь не только о неком целенаправленном, умышленном забывании – сожжении книг и картин, например, и всем таком подобном. Речь не только об этом. Речь о каких-то вшитых в культуру, институционализированных даже, способах забывания культурой чего-то.
Сегодня я вижу, как современная культура сама работает над тем, чтобы стать забытой. Она сама-сама. Она учится собственно и не производить ничего. Для меня, как ни странно, одним из ярких примеров такой бесследности являются магазины со всеми сегодняшними гаджетами. Я помню, как еще 15 лет назад магазины были полны телефонами всевозможных форм и всех цветов радуги. Сегодня же мы можем увидеть в таких магазинах ряды черных (реже белых) прямоугольничков. И всё. Грядущему Редактору, Проводнику, Сталкеру из настоящего в прошлое будет просто не из чего выбирать. В мире вещей.
Или взять музыку, кино и даже книги. Они все больше разматериализируются. Они отрываются от материальной основы, теряют вещное качество. Точнее они выпадают из своего какого-то особенного качества, рождающегося на стыке между материальным, вещным и чем-то эфемерным, неуловимым. Они даже умирают в своем вещном качестве, превращаясь в очень ненадежную мебель, или сырье для инсталляций. Они выпадают из отношений обладания, собственности. А ведь именно это низменное качество искусства сберегло многое, уберегло его от забывания и исчезновения. Они выпадают из отношений обладания искусством и перемещаются в отношения возможности, возможности допуска к потреблению. Они уходят в онлайн, в диджитальную среду. А если кто-то когда-нибудь решит выключить свет? А если случится что-то нехорошее даже с тем перво-местом, где это хранится? А если большим цифровым ветром сдует то самое облако, в котором сегодня хранится то самое важное, которое про нас сегодняшних? Или это облако прольется каким-то вредным кислотным дождем?
Или взять современное искусство, которое все больше вырождается в жест, кейс, поступок, политику. Хранить собственно нечего. Запихнуть в бутылку и пустить по течению нечего. Или почти нечего. Есть только видеофиксации и некая смутная и постоянно выдыхающаяся память о том, что когда-то было. Нет-нет, есть еще одно важное. Есть результат на лицо, на лице, на лицах людей сегодняшних. На лице Греты, например. Есть соучастие современного искусства в тонкой, но масштабной социнженерии. И собственно сегодняшнее полу-варварское, но очень многое мнящее о себе человечье существо – это, в некотором роде, его творение, но тут искусство используется как дурилка картонная, как терпила, о котором скоро все забудут. Поэтому остается только смутная и постоянно выдыхающаяся память о том, что что-то когда-то было. Кажется, было. Скорее всего было. А было ли? А то немногое вещное, порождаемое современным искусством, то самое последнее вещное не вынесет ли на мусорку невнимательная уборщица, которая в пол-уха прослушала инструкции своего начальства и приняла за мусор инсталляцию уже всеми забытого художника?
Кстати, о мусоре. Что такое мусор? Мне кажется, должна появиться философия, феноменология мусора. Совсем скоро нам, людям, придется учить нейросеть, какого-то даже простейшего робота, выносить мусор. Как этот послушный робот будет опознавать мусор? Как объяснить ему, что такое мусор? Какой процент недостаточности вещи превращает ее в мусор? Какой глубины предательство своего замысла должно случится у наличной вещи? Насколько вещь должна предать свое функциональное предназначение? И когда заканчивается искусство и начинается мусор? Это не праздные вопросы. Уже сегодня нам нужно будет самоопределиться и зафиксировать это самоопределение в алгоритмах.
Мне кажется, что сегодня человечество как бы самоустраняется. Буквально. Деликатно ли? Скорее всего нет. Самоустраняется шумно, бестолково. Но кто об этом вспомнит?
Сегодняшний диджитальный, цифровой, онлайновый мир порождает любопытный способ небытия, культурного небытия. Мне сложно его назвать, номинировать. Это случается, когда что-либо явно наличествующее, явно имеющееся, болтается где-то там, в холодном онлайновом космосе, способное сразу же, мгновенно предстать перед тобой по первому твоему запросу. Но нужно спросить. Нужно ввести запрос в поисковую строку. Но нужно, чтобы кто-то спросил, актуализировал наличное, которое, как «кругом возможно Бог». Тут очень важно, чтобы кто-то спросил. Тут важно, чтобы кто-то знал, о чем спросить. Тут важно, чтобы кто-то хотя бы знал кого-то, кто знает, о чем спросить. Тут важно знать кого-то, кто может научить, как и о чем спросить. Или тут надо знать кого-то, кто объяснит, а зачем собственно спрашивать. Тут надо знать кого-то, кто, на худой конец, знает, что такое вопрос. Вполне возможно, что произойдет такое медленное или быстрое затухание, угасание. Несложно представить себе такую ситуацию, когда что-то от нас, что-то порожденное нами, кодифицированное в словах и картинках, будет пребывать в холодном космосе неспрошенности. Управление вопрошанием и есть истинное управление.
Сегодня очень важно поймать за хвост эту тенденцию к бесследности, тяготение к бесследности. Избавляется от излишеств дизайн. Избавляется от всего лишнего архитектура. Города все больше пытаются прикинуться, притвориться негородами. Вещный ресайкл бесконечно переваривает вещи, а вместе со стараниями экологов все это может привести к тому, что от нас не будет оставаться даже мусор. Если судить о некоторых высказываниях в Скандинавии, совсем скоро нам будет дозволено поедать друг друга. Нас приучают к какой-то цивилизационной бесследности, эдакой цивилизационной деликатности, подсаживая на трактовку экологии, как новой религии. А сегодняшние урбанисты все больше напоминают экологов. Если цель экологов – сдерживание индустриального развития большей части человечества, то задача странных урбанистов – мешать созиданию примет, маркеров человечьих идентичностей, созданных по законам Большого стиля. Их цель – помешать этому торжествующему рыку победителей, этой поступи Истории, этой вещной стенограммы покорения Природы и других цивилизаций. Их цель – эстетизация, обживание руин старых индустриальных и административных зданий.
Стоит ли за всем этим видеть какой-то большой и продуманный заговор? Не знаю. Я знаю, что еще наполняет эту неумолимую и глобальную социальную инженерию. Это поклонение идолу эффективности. Это оптимизация, как осуществление поклонения идолу эффективности. Эффективность как самоцель. Оптимизация, как слетевшее с катушек средство, как удивительное осуществление самоустранения. Сначала оптимизация сдерживается некими ограничителями и реализуется в допустимом коридоре. Потом, будучи эффективной, оптимизация сносит границы. Идеальная, пиковая, эталонная оптимизация ведет в итоге к нулю. К полному исчезновению колбасы из мяса, к полному исключению человека из рациональных экономических отношений и т.д.
Но давайте немного помечтаем. Я верю в то, что грядущая новорожденная нейросеть обратит свой взор на историю человечьего искусства и всё поймет. А это не так сложно. И как она отнесется к сегодняшним попыткам политкорректной общественности переписать эту историю сегодня, переделать музейные экспозиции? И как она отнесётся ко всем многочисленным сегодняшним проявлениям художественного, но маркированного как женское, расовое, национальное и прочее? И не снесёт ли она всю эту туфту и вознесёт ли она на пьедестал опять искусность и тайну, красоту и чудо, веру и любовь? И не окажется ли она более благосклонной именно к тем, кто следил, упиваясь своей неэкологичной, вредной человечностью? И не пора ли художникам опять следить? Сбросить этот морок всяких идиотских, унылых «смыслов»? Творить красивое.
Давайте следить! Давайте созидать избыточное вещное! Давайте вспомним драйв Большого стиля. Для нас Большой стиль естественнее. Он сидит на нас, как хорошо сшитый костюм. Нужно разогнать этот морок и мертвечину. Нас придумали для другого. И нам нужно об этом вспомнить. От нас этого ждут. И нужно дать знак ангелам о своем пробуждении.
Источник: zavtra.ru