из истории Луганского казачества
«Неисповедимы будущие судьбы Руси, – а широко раскинулся материк ее, и много простору обнял один язык, одна речь, один народный дух. Много мерзости запустения видится по грешному лицу ее, искажение внедрилось в человечество и бродит в нем из поколения в поколение – но вечного брожения нет, упование не умирает. Тут и там глас вопиющего в пустыне, кой-где, в укромной тиши, среди потемков, искры, обдающие теплом и светом, – и повсюду Божеское Провиденье, не покинувшее доселе народа своего и отвечающее на безумие премудростью: и в таких-то нежданных искорках отрадно разгадывать предвестника зари будущего рассвета…»
Полтора столетия назад написаны эти строки великим собирателем русского языка, – Владимиром Ивановичем Далем. Тогда он не мог знать, что родной ему Луганск будут обстреливать киевские артиллеристы, а его коллеги, – столичные писатели и публицисты, – в перерывах между стиркой разноцветной одежды и посещением ресторанов, устроят соревнование в том, кто наиболее пакостно и мерзко выскажется «о властях и воинстве» государства Российского. Что создание медиа-личины, позерство, виртуальные сплетни и интриганство, будут составлять образ жизни большинства представителей интеллигенции, а либерально-демократическая среда превратится в бесформенную массу новых кумирников, присягающих олигархам, артистам и гитаристам. Что обесценятся служение, работа на достижение результата, жертвенность; что инфантилизм и легкомыслие, как чума, которую он лечил на фронте, распространятся всюду «эфирно-зрительным» путем и почти парализуют общественную жизнь страны.
О Дале написано много, но, в основном, в профессиональной, узкоспециализированной литературе. Он был обделен вниманием как советских, так и мелко-буржуазных популяризаторов за свои ясные христианские, монархические и патриотические убеждения. Но «замолчать» автора «Толкового Словаря живого великорусского языка», конечно, оказалось невозможно. Повторение – мать учения. Давайте вспомним этого человека, воистину уникального трудолюбия и «уставной» стойкости, – настоящую глыбу русской словесности и гордость земли Новороссийской.
«Отец мой, датчанин, кончивший ученье по двум или трем факультетам в Германии, был вызван, если не ошибаюсь, через Ахвердова, к Петербургской библиотеке; он знал много языков. Но увидав в Питере, что у нас нуждаются во врачах, он отправился опять за границу при помощи Ахвердова и нескольких других; кончил и эти науки и, воротясь на Русь, женился на урожденной Фрейтаг, коей мать переводила драмы Ифлянда на русский язык, как видно из каталога Смирдина. Он состоял при войсках в Гатчине у великого князя, оттуда перешел в Петрозаводск, оттуда в Лугань по горно-врачебному ведомству, где и принял в 1797 году подданство».
Johan Christian von Dahl, после принятия российского подданства стал Иваном Матвеевичем. В России он оказался с Высочайшего благословления, – его слава, как лингвиста, достигла Екатерины II и она пригласила его на должность придворного библиотекаря. Поняв, что так семью не прокормить, он уехал за границу и вернулся с дипломом врача. Российская медицинская лицензия гласит: «Иван Матвеев сын Даль 1792 года марта 8 числа удостоен при экзамене в Российской империи медицинскую практику управлять». Говорят, что он был человеком с тяжелым характером, день которого был расписан буквально по минутам. На него произвела огромное впечатление победа над Наполеоном, после которой его благожелательное отношение к России переросло в настоящую любовь. «Отец мой, силою воли своей, умел вкоренить в нас навек страх Божий и святые нравственные правила. Видя человека такого ума, учености и силы воли, как он, невольно навсегда подчиняешься его убеждениям. Он при каждом случае напоминал нам, что мы – Русские, знал язык, как свой, жалел в 1812 году, что мы еще молоды и негодны, и дал лошадям своим клички: Смоленской, Бородинской, Можайской, Тарутинской».
Мать Даля – немка по отцу и француженка по матери – также знала несколько языков, хорошо пела, играла на фортепиано. Она сама любила работать руками и учила детей: «Надо зацеплять всякое знанье, какое встретится на пути; никак нельзя сказать вперёд, что в жизни пригодится». В детстве Владимир Иванович очень любил свою французскую бабушку и внимательно прислушивался к ее беседам с отцом, который всегда уточнял у нее детали перевода иностранных слов и словосочетаний. Когда мальчик выучился читать, первыми прочитанными им текстами стали переводы бабушки, – то есть читать он сразу начал на русском языке.
«Но я широко размахнулся, эдак надоешь и любителю. Я родился в Лугани 1801 г. 10 ноября в один день (года) с Лютером и Шиллером. Оттуда отца перевели главным доктором и инспектором Черноморского флота в Николаеве; нас двоих братьев свезли в 1814 году в Морской корпус (ненавистной памяти), где я замертво убил время до 1819 года и отправился обратно мичманом. Меня укачивало в море так, что я служить не мог, но в наказание за казенное воспитание должен был служить, неудачно пытавшись перейти в инженеры, в артиллерию, в армию». В корпусе Даль учился вместе с будущим адмиралом Павлом Нахимовым. Учеба в Санкт-Петербурге ему не понравилась, и вспоминал он о ней без желания: «Что сказать о науке в корпусе? Почти то же, что и о нравственном воспитании: оно было из рук вон плохо, хотя для виду учили всему. Марк Филиппович Горковенко, ученик известного Гамалеи и наш инспектор классов, был того убеждения, что знание можно вбить в ученика только розгами или серебряною табакеркой в голову. Эта табакерка всякому памятна». Из корпуса он был выпущен 2 марта 1819 года и отправлен, для дальнейшего прохождения службы, на Черноморский флот. Как раз в этой поездке, на морозе, перемещаясь из Петербурга в Москву, Даль записал первое толкование для будущего Словаря на услышанное от ямщика слово: «замолаживать – иначе пасмурнеть – в Новгородской губернии значит заволакиваться тучками, говоря о небе, клониться к ненастью». Так был положен первый «камушек» в основание огромной, полувековой работы. В Николаеве Даль оказался замешан в скандале – его обвинили в сочинении эпиграммы, которую он не писал, на главнокомандующего Черноморским флотом Грейга и его гражданскую жену, и разжаловали в матросы. Справедливость была восстановлена лишь после писменного обращения к государю, с объяснением всех обстоятельств дела.
«Переведенный по кончине отца (1821) в Кронштадт (1823), я в отчаянии не знал, что делать; мать моя с младшим сыном уехала в Дерпт, для воспитания его и звала меня туда же. Без малейшей подготовки, сроду не видав университета, безо всяких средств я вышел в отставку, встретил в Дерпте необычайно радушный прием профессоров и стал учиться латыни почти с азбуки». В Дерпте (Тарту), Даль учился у известного профессора хирургии И.Ф. Мойера. В университете Владимир Иванович подружился с поэтами В.Жуковским и Н.Языковым, учился на одном факультете с хирургами Н.Пироговым и Ф.Иноземцевым. Свое знакомство с Далем, Николай Пирогов вспоминал так: «Однажды, вскоре после нашего приезда в Дерпт, мы слышим у нашего окна с улицы какие-то странные, но незнакомые звуки, русская песнь на каком-то инструменте. Смотрим – стоит студент в вицмундире; всунул голову через окно в комнату, держит что-то во рту и играет: «Здравствуй, милая, хорошая моя», не обращая на нас, пришедших в комнату из любопытства, никакого внимания. Инструмент оказался губной гармошкой, а виртуоз – Владимиром Далем, он действительно играл отлично. Это был человек, что называется, на все руки. За что ни брался Даль, все ему удавалось освоить».
Диплом – «Об успешном методе трепанации черепа и о скрытом изъязвлении почек» – пришлось защищать досрочно, так как началась русско-турецкая война и потребность армии во врачах, вынудила призвать на фронт студентов-медиков. «Видел тысячу, другую раненых, которыми покрылось поле, и которым на первую ночь ложем служила мать сыра земля, а кровом небо… Толкался и сам между ранеными и полутрупами, резал, перевязывал, вынимал пули; мотался взад и вперед, поколе, наконец, совершенное изнеможение не распростерло меня среди темной ночи рядом со страдальцами». После Турции, Даль принимал участие в польской компании, где он оперировал, лечил холеру и чуму, и, между делом, совершил воинский подвиг, за который был награжден Владимирским крестом с бантом. При отступлении преследуемого поляками корпуса генерала Ридигера, он сконструировал мост через Вислу, который, после переправы наших частей, на глазах у неприятеля, разрушил одним ударом топора, чем спас от смерти несколько сотен сослуживцев. Всё это время – и в морских походах, и в Турции, и в Польше, – Владимир Иванович, тесно общаясь со служивыми из разных концов России, продолжал пополнять свой будущий Словарь, попутно записывая пословицы, песни и сказания. «Бывало, на дневке где-нибудь соберёшь вокруг себя солдат из разных мест, да и начинаешь расспрашивать, как такой-то предмет в той губернии зовётся, как в другой, в третьей; взглянешь в книжку, а там уж целая вереница областных речений». Тетрадей становилось все больше и больше, их приходилось укладывать в тюки. Известен случай, когда Далю предоставили верблюда, для транспортировки этих тюков и, при отступлении, он пропал, вместе с записями. Горю молодого врача не было предела, но казаки, увидев грусть любимого доктора, пустились на поиски пропажи, отбили верблюда у турок и вернули владельцу. Чудесным образом, плененные бумаги не пострадали.
В 1832 году В.И. Даль поступил на службу в Петербургский военно-сухопутный госпиталь и стал известным хирургом-окулистом. Так как обе руки у него были развиты одинаково, его часто вызывали на помощь, если операцию требовалось сделать левою рукою. Не забывайте, что мы говорим о молодом человеке, за плечами которого, к этому времени, уже было два морских похода, две военные компании, офицерское звание, ордена, сотни вылеченных людей. На «гражданке» одних только операций по снятию катаракты он провел более сорока. Плюс к этому он был умелым резчиком по дереву и делал миниатюрные изделия из стекла. В Питере Даль сошелся со многими известными литераторами. Он познакомился с Крыловым, Одоевским, Гоголем, сыгравшими большую роль в его жизни братьями Перовскими, Дельвигом, Анной Зонтаг. В этом же году к нему пришла и слава литератора, после издания книги «Русские сказки из предания народного изустного на грамоту гражданскую переложенные, к быту житейскому приноровленные и поговорками ходячими разукрашенные Казаком Владимиром Луганским. Пяток первый». Книгу приняли с восторгом, но, из-за доноса, Даля арестовали и отправили в тюрьму, от которой его спасло лишь заступничество юного Александра II. По просьбе своего наставника, В.Жуковского, будущий Император смог убедить отца – Николая I, освободить писателя. Тем не менее, книга была запрещена, а ее тираж изъят. Один из уцелевших экземпляров Даль подарил Пушкину, что положило начало их дружбе. Александр Сергеевич, давно раздраженный французской и немецкой речью дворян, горячо принял идею Словаря: «Ваше собрание — не простая затея, не увлечение. Это ещё совершенно новое у нас дело. Вам можно позавидовать — у вас есть цель. Годами копить сокровища, и вдруг открыть сундуки перед изумлёнными современниками и потомками!»
Следующая встреча с Пушкиным состоялась уже в Оренбурге, в сентябре 1933 года. Когда В.И.Даль неожиданно оставил медицину и столичную суету, и переехал на Южный Урал, став чиновником по особым поручениям при губернаторе В.А. Перовском. Три дня сказочники провели в путешествии по Оренбургской губернии, собирая материал о Пугачеве. В январе 1837 года, после дуэли, те же три дня Даль провел у постели умирающего поэта. Ему Пушкин передал перед смертью свой перстень-талисман и сюртук, в котором дрался с Дантесом. К Далю были обращены последние слова гения, и Даль же делал вскрытие тела Пушкина. Об этом он рассказал в заметке «Смерть поэта». В Оренбурге Владимир Иванович провел восемь лет. Здесь он женился, овдовел и снова женился, здесь родились его дети. Местные жители называли его: справедливый Даль. Он участвовал в проектировании моста через реку Урал, в создании зоологического музея. За собрание коллекций флоры и фауны края, он был избран членом-корреспондентом Академии Наук по отделению естественных наук. Здесь было написано много повестей и рассказов, была продолжена работа над сказками, пословицами, песнями и, конечно, над Словарем. В 1939 году он стал участником безуспешного Хивинского похода, после которого В.А.Перовский решил оставить пост губернатора, предварительно побеспокоившись о «дорогом для себя человеке», и пристроив В.И.Даля в Петербург, в министерство уделов, к своему брату. Вскоре Льва Алексеевича Перовского назначают министром внутренних дел, и Даль становится его правой рукой. Когда Л.А.Перовский получил графское достоинство, его фамильным девизом стала фраза, придуманная Далем: не слыть, а быть! В Питере Даль разработал действовавший до 1917 года устав губернских правлений, участвовал в трудах комитетов по устройству бедных дворян и по улучшению быта помещичьих крестьян, составил карантинные правила, вместе с Н. Милютиным выработал городовое положение, составил учебники по зоологии и ботанике. Должность чиновника не мешала Владимиру Ивановичу принимать активное участие в литературной и светской жизни столицы. По четвергам в квартире Даля, недалеко от Александрийского театра, собирался весь цвет Санкт-Петербурга – политики, ученые, литераторы. Вот что вспоминала его дочь, Екатерина: «Гостей было много. Я сидела на коленях у отца и все время терлась об него затылком, чтобы растрепать свои завитые кудри, которые меня очень смущали. Знаком отец был более или менее со всем кругом писателей того времени, но не всех их жаловал. Бывал Греч, Краевский, Григорович, часто какие-нибудь проезжие или приезжие писатели. Показывали нам как диковинку Гоголя и велели помнить, что мы его видели. Шествуя обратно в свою детскую, мы натверживали: «Гоголь-моголь, гоголь-моголь», чтобы не забыть». В этой квартире, в 1845 году, было учреждено Русское Географическое общество. Девять лет продолжался этот петербургский период Даля и закончился недоразумением, – после выхода в свет, обвиненной в ереси, повести «Ворожейка», последовал суровый выговор от начальства, с пожеланием: «служить – так не писать, а писать – так не служить». Знакомый стиль яростных российских бюрократов. Владимир Иванович после этого попросил отправить его в провинцию. Просьба была удовлетворена, и Даля назначили управляющим удельной конторы в Нижнем Новгороде. Здесь он встретил молодого писателя Андрея Мельникова, который служил под его началом, и которому Даль придумал псевдоним: Печерский. Ему суждено было стать биографом составителя Словаря: «Частые объезды удельных имений, разбросанных по всей губернии, поправили несколько расстроенное долговременною сидячею жизнью здоровье Владимира Ивановича и значительно увеличили его запасы для Словаря… Перед каждой поездкой Владимир Иванович просил записывать в каждой деревне говоры. А главное, говаривал он, оканье, аканье, цоканье, чваканье. Мне нередко доводилось бывать в разных селениях при разговорах его с крестьянами об их быте, хозяйстве и т. п. Было чему и было у кого поучиться, как надо говорить с русским простолюдином! И как любил народ ласкового, всегда справедливого, а в случае надобности и строгого управляющего! Его слова для крестьян были законом не ради страха, но ради любви и доверия. Крестьяне верить не хотели, чтобы Даль был не природный русский человек. «Он ровно в деревне вырос, на палатях вскормлён, на печи вспоён», — говаривали они про него». По приезду в Нижний, Владимир Иванович начал работу по разбору почти 37-и тысяч накопленных им пословиц и поговорок. Этот труд далеведы называют вторым по значимости в его жизни. Разобрал он их достаточно быстро, но снова встретил сопротивление цензуры, поэтому изданы они были только в 1862 году. Продолжая собирать материалы для Словаря в поездках по области, в Нижнем Новгороде Даль также писал статьи и прозу. Здесь написаны: статья «О наречиях в русском языке», серия очерков «Картины русского быта», сборник «Матросские досуги», по поручению великого князя Константина Николаевича, и пр. Он собирал материалы для географического атласа и оформил свой Словарь до буквы «П». В нижегородский период Казак Луганский неожиданно увлекся европейской мистикой. Он открыл гомеопатическую клинику, посещал спиритические сеансы, изучал Сведенборга, пытался «расшифровать» и переложить некоторые библейские тексты. Клиника закрылась сразу по его отъезду, с духообщением он также покончил скоро.
Духовная жизнь Даля – тайна. Он числился лютеранином, но по его рассказам видно, что он знал православную литургику, понимал призвание и место восточной церкви. В Оренбурге он проходил через таинство венчания. Но общаться на эти темы, Даль отказывался даже с самыми близкими людьми. «Самая прямая наследница апостолам бесспорно ваша греко-восточная церковь, а наше лютеранство дальше всех забрело в дичь и глушь… Православие – великое благо для России, несмотря на множество суеверий русского народа. Но ведь все эти суеверия не что иное, как простодушный лепет младенца, еще неразумного, но имеющего в себе ангельскую душу. Сколько я ни знаю, нет добрее нашего русского народа и нет его правдивей, если только обращаться с ним правдиво. А отчего это? Оттого, что он православный… Поверьте мне, что Россия погибнет только тогда, когда иссякнет в ней православие». У тех, кто знаком с его прозой, вопросов с его вероисповеданием не возникает. Автор «Архистратига», «Греха», «Суда Божиего», «Ильи Муромца», «Что такое Отчизна», – православный христианин. Мою любимую повесть, «Павел Алексеевич Игривый», просто не смог бы написать иностранец и иноверец. «Ни прозвание, ни вероисповедание, ни самая кровь не делают человека принадлежностью той или другой народности. Дух, душа человека — вот, где надо искать принадлежности его к тому или другому народу. Чем же можно определить принадлежность духа? Конечно, проявлением духа — мыслью. Кто на каком языке думает, тот к тому народу и принадлежит. Я думаю по-русски». Даль из тех редких, внимательных наблюдателей, для которых жизнь, действительность, намного загадочнее и интереснее самого талантливого художественного вымысла. Как читатель он отлично понимает и принимает особенности художественного письма, его тонкости и строение. Но как автору, ему неинтересно «выдумывать» характеры, обстоятельства и интерьеры, – он списывает их с натуры, так как сознательно стремится к полному подчинению воле Творца, подмечая мельчайшие детали Его непостижимого замысла; он ищет в своих героях блуждающие черты Его образа, а в сюжетах – тайну Промысла. Н. Гоголь замечал: «Он не поэт, не владеет искусством вымысла, не имеет даже стремления производить творческие создания; он видит всюду дело и глядит на всякую вещь с ее дельной стороны. Ум твердый и дельный виден во всяком его слове, а наблюдательность и природная острота вооружают живостью его слово». В.И.Даль, своими лаконичными и ясными толкованиями, как-будто предварил эпоху интернета и коротких сообщений. А его интерес к судьбе маленького городского человека, например в рассказе «Жизнь человека, или прогулка по Невскому проспекту», словно предвосхитил искания европейских писателей-экзистенциалистов, таких как А.Камю и Ф.Кафка.
Нижегородский этап жизни В.И.Даля закончился конфликтом с губернатором, бывшим декабристом, А.Муравьевым. Он вышел в отставку и перебрался в Москву. Его дом на Пресне славился своим гостеприимством. Даль сблизился со славянофилами – Хомяковым, Аксаковым, Самариным, Киреевским, историком Погодиным. В 1861 году вышло первое собрание его сочинений в 8-и томах. Осложнилось состояние его здоровья, но он работал до обмороков, чтобы добиться главной цели в своей жизни и увидеть напечатанным толковый Словарь русского языка. Из воспоминаний А.Мельникова-Печерского: «Он часто, бывало, говаривал: «Ах, дожить бы до конца Словаря! Спустить бы корабль на воду, отдать бы Богу на руки!» Желание его исполнилось, он дожил до свершения своего великого труда. Четыре огромных тома в 330 листов, плод неустанных 47-летних трудов, в 1867 году явились пред русскою публикой. Как бы загремело имя Даля, если б это был словарь французский, немецкий, английский! А у нас хоть бы одно слово в каком-нибудь журнале. Ни один университет не выразил своего уважения к монументальному труду Даля возведением его на степень доктора русской словесности, между тем как дипломы на докторскую степень раздавались зря. Ни один университет не почтил составителя Толкового словаря званием почетного члена или хотя простым приветом неутомимому труженику, окончившему столь великое дело!… Я не знал человека скромнее и нечестолюбивее Даля, но и его удивило такое равнодушие. Впрочем, я ошибся: один университет, в России находящийся, с должным уважением отнесся к труду Даля. Это университет немецкий, существующий в псковском русском городе Юрьеве, ныне Дерптом именуемом. Оттуда прислали Далю за русский Словарь латинский диплом и немецкую премию». Перед смертью В.И.Даль «официально» принял Православие, причастился. Вместе с супругою, он похоронен на Ваганьковском кладбище Москвы.
Закончить мне хочется цитатой из воспоминаний филолога Я.К.Грота: «В переписке, которую я вел с Владимиром Ивановичем в последние годы его жизни, я советовал ему написать свои воспоминания о прошлом. Его деятельность была так разнообразна, он так много видел и испытал, был в близких сношениях со столькими замечательными людьми, что, казалось, записки его могли бы быть особенно интересны и поучительны. Вот его замечательный ответ на мой вызов: «Вы говорите о записках моих. Не решаюсь на это, не видя в них большой пользы, и будучи поставлен в раздумье. Записки могут, главнейше, относиться до личности пишущего, или до современных ему событий. Первое считаю слишком ничтожным, второе мне не под силу; я не любил подноготных дрязгов, на коих, как на мазѝ, вертится земная ось, и нет у меня памяти на них. Первый род записок коренится на самотности, на самолюбии, тщеславии — а у меня, слава Богу, этой шишки нет; второй приличен человеку, жившему в большом свете, бывшему представителем, зачинщиком, коноводом — я век свой был подчиненным работником, избегал начальничанья, не будучи к тому способен, и вся бытовая жизнь моя протекла в тесном кругу. Наконец, как ни верти, а пропоешь хвалебную песнь себе и всех других опорочишь: в каждом встречном деле сам выходишь прав, а прочие виноваты. То, что в течение жизни моей боролось в тайнике души моей само с собою — не для печати. Исповедь Богу повинна, а не людям, и на площадях не оглашается, да и никому не нужна она, кроме меня самого; личина, которою невольно тут и там пришлось бы прикрыться, мерзит, и безгрешно заменяется молчаньем. Всестороннее осужденье подозрительно и надменно. Простой же рассказ обиходной жизни и погодный счет мелочных событий, относительных к своей особе — не стоит чернил и бумаги, ни внимания людей, коим в руки попадется подобная книжка».
P.S. Выражаю благодарность: издательству Сретенского монастыря, portal-slovo.ru, otkritija.ru, hrono.ru.
