Автор: Дмитрий Лекух
Взрыв в санкт-петербургском метро напомнил России о том, от чего она, казалось бы, отвыкла и о чём хотела бы не вспоминать – о терроризме. Предыдущая масштабная атака на нашей территории была в Волгограде в декабре 2013 года. С тех пор и до вчерашнего дня терроризм для нас оставался «международным» и «где-то там, в Европе».
Теперь вспомнили. Угроза террора на самом деле всё это время никуда не пропадала – просто Российское государство справлялось с ней, не пускало на порог. Но, раз уж сейчас террор пролез, – можно не сомневаться, что возмездие прилетит, мало не покажется. К этому нас тоже приучило наше государство.
Однако сегодня следствие ещё не закончено, поэтому гадать о корнях конкретной трагедии в Санкт-Петербурге – бессмысленно. Зато исторических традиций этой беды у нас предостаточно – и кое-какие из них остаются неизменными до сих пор. Одна из них – самая очевидная, которая засорила собой всё информационное и эмоциональное пространство 3-4 апреля 2017 года – это ущербная культура политиканского паразитирования на терроре.
Теория и практика «революционного» террора
…Изрядно героизированный сначала русской либеральной интеллигенцией в конце XIX века, а потом и советской на протяжении века ХХ, русский революционный террор рождался, в общем-то, буднично и довольно «книжно».
Родившийся в обеспеченной семье орловского дворянина и отставного полковника, юный студент Московского университета Петя Заичневский увлёкся изучением произведений западноевропейских социалистов. Начитался Прудона, Огюста Бланки, Пьера Леру, Луи Блана, бредил историей французского же якобинства. После чего и организовал студенческий кружок, занимавшийся изданием запрещенных в ту патриархальную пору трудов Герцена и Фейербаха и пропагандой революционных идей. Был арестован за призывы к свержению монархии, лишен дворянства и сослан в Красноярск на недолгую каторгу с последующим «вечным поселением» в Сибири.
И вот, будучи ещё под следствием в Тверской полицейской части, двадцатилетний студент пишет в 1862 году совершенно «бланкистскую» прокламацию «Россия молодая» о роли революционного террора в подготовке революционного переворота. Которая и издается такими же юными оболтусами из его «московского студенческого кружка». От имени некоего, как позже выясняется, абсолютно вымышленного ЦРК – Центрального Революционного Комитета.
И мы уж не знаем, стоит ли благодарить за это юного орловского дворянина: Российская империя на два десятилетия погружается в ад и хаос, гордо именуемого революционерами и сочувствующими им интеллигентами «русский народовольческий революционный террор».
Цели «условных народовольцев» (до них и после них были другие группы, сама «Народная воля» выросла во многом из организации с говорящим романтическим самоименованием «Свобода или смерть») были, разумеется, возвышенны. И малоосуществимы. Численность же крайне невелика, отчего наиболее эффективным способом борьбы за народное счастье и было признано политическое убийство отдельных «народных представителей».
Среди причин, обусловивших переход революционеров к методам террора, историки выделяют невосприятие массами «революционных» идей, пассивность общества по отношению к революционному движению, месть властям за репрессии прежде всего по отношению к самим террористам.
«Социально близкие»: сословие лояльности к террору
Добавим сюда ещё одно крайне «благоприятное» обстоятельство: скрытую и открытую лояльность к «революционно»-террористической деятельности со стороны тогдашних элит, в том числе и государственных. Собственно говоря, «революционеры» были их плоть от плоти, кровь от крови. Дворяне Пётр Лавров, Александр Михайлов, Вера Фигнер, потомок одной из ветвей графского рода Разумовских Софья Перовская, родной брат великого русского поэта и видного дипломатического и государственного деятеля Фёдора Ивановича Тютчева Николай, дворянский бастард Николай Морозов. Выходцы из других сословий – такие, скажем, как потомок зажиточных крестьян Степан Халтурин, – были в террористической среде, скорее, своего рода исключениями.
Собственно говоря, публика, как сейчас бы сказали, «насквозь мажорская».
И нет вообще ничего удивительного в том, что эти люди были «страшно далеки от народа»: по сути, они являлись всего лишь одной из страт взбесившихся и вполне себе «западнически-либеральных» элит Российской империи того времени. Образованное сословие в те годы было довольно тонким слоем, почти «все всех знали», отчего и сочувствовали «онижедетям» ничуть не меньше, а зачастую и больше, чем их жертвам.
Свои же, родные.
«Как не порадеть родному человечку».
Ещё Грибоедов об этом писал.
Вот простейший пример.
5 февраля 1880 года Степан Халтурин совершил свой известный теракт. Взрыв в Зимнем дворце не принёс желаемых террористами результатов — они вообще были существами довольно криворукими: Александр II не пострадал, вместо него погибли одиннадцать солдат. Героев, кстати, незадолго до того закончившейся русско-турецкой войны, именно за своё отличие и доблесть зачисленных на службу в императорский дворец и нёсших там свою службу.
Ещё пятьдесят шесть человек «из числа нижних чинов» было ранено.
После взрыва Халтурин стал кумиром образованной публики и был направлен народовольцами в Москву. Ну, а после всё-таки состоявшегося 1 марта 1881 года убийства Александра II Освободителя Халтурина и вовсе довольно демонстративно избрали членом исполкома «Народной воли».
Повесить его удалось только в следующем году, после убийства одесского губернатора Стрельникова, когда правительство нового русского императора, Александра III, перестало миндальничать с «революционерами» и снова ввело практику военно-полевых судов.
И уже к середине 1882 года из членов Исполнительного комитета «Народной воли» на свободе оставалась только Вера Фигнер. 10 февраля 1883 года была арестована и она. Были арестованы и подавлены и руководство «Народной воли», и её Военный центр, и все местные военные группы народовольцев в более чем сорока городах империи. В последующие годы было предпринято несколько попыток возродить «Народную волю». Последней из них было создание под руководством Петра Шевырёва и Александра Ульянова «Террористической фракции партии „Народная воля“». С арестом группы Шевырёва — Ульянова после неудачного покушения на Александра III, «революционный» террор в России прекратился почти на пятнадцать «реакционных» лет.
И возродился только при следующем императоре, Николае II, который снова стал заигрывать с «настроениями либеральных элит». Игры, как известно, закончились тем, что царь сначала стал бывшим царём, а потом был вместе со всей семьёй расстрелян в подвале екатеринбургского Ипатьевского дома и причислен к лику святых.
***
Чему нас учит исторический опыт доморощенного политического террора?
Во-первых, тому, что никакой он не «революционный». Заметьте: мы это слово тщательно закавычиваем. Потому что тот, кто действительно занимался революцией, с самого начала «пошёл другим путём»: верноподданничеством не отличался, мягко говоря, но и на криминальный террор не разменивался, а после своей революции вообще этой забаве голову свернул (подробнее об этом здесь). За что, вероятно, и ненавидит с тех пор советскую власть описанное выше «сословие террора».
Во-вторых, терроризм в России – это не просто вызов государству (любой криминал – это везде вызов государству). Терроризм в России имеет единственную цель – уничтожение российского государства как такового. И в этом отношении политические убийства (это, строго говоря, не столько терроризм, сколько диверсии) XIX-начала ХХ вв. мало чем отличаются от нынешних террористических атак.
Только сегодня носителем угрозы государству в России являются не столько сами террористы – их просто уничтожают в конце концов, это и есть работа хмурых парней в брониках и пиджаках, – сколько именно культура спекуляций на них. А вот искоренить её – забота государства и общества. Даже стесняюсь сказать, какая из этих забот более насущная.
